Теперь, восемь лет спустя, Хантер перестал спрашивать, когда же они переедут. Стоимость аренды поднимали всего один раз, а звонка, в напряженном ожидании которого они жили со дня приезда, так и не последовало. Очевидно, родители решили, что это отличное место для того, чтобы cпрятаться. И что искать их здесь – что иголку в стоге сена.

Послышался характерный шорох – палец ветра коснулся земли у его лодыжек. Хантер замер в ожидании, каждый мускул напрягся от любопытства. Если он сразу же смотрел вниз, все срывалось. Это явление приключалось с ним неоднократно. Он уже и не помнил, когда оно случилось в первый раз.

Шорох прекратился, снова воцарилась тишина. Только тогда он наклонился посмотреть. Да, вот они. Две хрустящие бумажки по двадцать долларов. Притворившись, что ему надо подтянуть шнурки, он наклонился и сунул их в носок. Как только ему удастся улучить момент, когда вокруг никого не будет, он добавит их в заначку, где у него лежат деньги на побег.

Хантер побрел обратно, в темный и душный дом. Как же ему хотелось открыть окно – но его родители подобного не позволяли. Слишком легко что-то услышать, увидеть цель любопытному взгляду. Лучше уж закрывать щеколды и наглухо задергивать плотные шторы.

Стоило входной двери за ним захлопнуться, он понял: что-то случилось. С кухни доносился голос отца, говорившего на мандарине, слишком быстро и настойчиво, чтобы Хантер мог разобрать хоть слово.

Их крошечный дом был устроен так, что в свою комнату нельзя было проскользнуть мимо открытой двери кухни. Так, чтобы не заметили родители. Они всегда были настороже. Скрипнет половица или легонько постучит в окно ветка – и родители тут же умолкают, набирают воздуха в легкие и ждут, что будет дальше.

Хантер усвоил эти повадки. Всюду ходить на цыпочках и прислушиваться к малейшему шуму. Дом был не местом, где можно расслабиться, но зоной повышенной осторожности.

Он снял кроссовки, стараясь не топать. Дерево под его одетыми в носки ногами тихо и жалобно скрипнуло, и голоса на кухне тут же стихли.

– Это я, – сказал он. – Мусор выносил.

Махнув рукой на предосторожности, он скользнул в кухню. Отец стоял, прислонившись к холодильнику; на буфете бесформенной кучей валялся его галстук. Мать стояла посреди комнаты, ссутулившись, обхватив ладонями локти скрещенных рук.

– Ты почему так долго? – спросила мать.

– В смысле – так долго? Я туда и обратно.

– Дольше, чем всегда. – Она явно была на взводе.

– Что случилось? – спросил Хантер.

– Ничего, – ответил отец, а мать в ту же секунду сказала:

– Нам позвонили.

Позвонили. Безобидное слово, но для них – самое что ни на есть зловещее. Сердце Хантера учащенно забилось. Неужели после всех этих лет наконец настал тот миг, которого они так страшились? Неужели их нашли?

– С незнакомого номера, – добавил отец.

Хантер смотрел то на отца, то на мать:

– Так может быть, ничего страшного?

– Может, – согласился папа.

– А может, и нет, – вздохнула мать. – Сказать кому на Тайване, до чего докатилась семья профессора, – не поверят.

– А ты не говори, – резко оборвал отец.

– Ну конечно. – Мать потянулась за чайником, который вскипел, наверное, час назад, налила до краев баночку из-под подаренного клубничного джема и сунула ее в микроволновку, чтобы подогреть.

Хантер ощутил зуд там, где уголки банкнот, надежно сунутых в носки, покалывали лодыжки. И переместился мыслями в свою комнату, к сумке, спрятанной в дальнем углу темного шкафа. На самый безнадежный случай у него, по крайней мере, есть она.

Отец наклонился, чтобы заглянуть за штору. Паранойя – штука заразная. Все трое смотрели в окно, пока не запищала микроволновка.

– Хантер, тебе нужно лучше учиться. – Мать сделала глоток из баночки и отставила ее. – Теперь, когда у тебя нет стипендии…

– Знаю, мам.

– …будет сложнее поступить в хороший университет. – Она вздохнула. – У школы Стюарт была такая репутация.

Ему надоело всякий раз это выслушивать. Как он упустил такую возможность. Как опозорил семью, особенно теперь, с таким пятном в личной характеристике. Как они ничего не могут себе позволить, а он лишился такой прекрасной возможности чего-то добиться.

– Пойду делать домашку, – сказал он.

В их комнате Коди, распластавшись на полу, гладил Нефриту. Разговаривать Хантеру не хотелось, так что прежде, чем брат успел что-то спросить, он бросился на кровать и закрыл глаза. И сжал кулаки – ногти крепко впились в мякоть ладони. Он страстно мечтал о том дне, когда ему больше не придется жить в этом доме.

Сюэцин Чанг

Может, из-за облаков, поглотивших луну, а может, из-за воздуха – странно густого, клеем затекавшего в ноздри при каждом вдохе, – Сюэцин никак не мог уснуть.

Он спустился по лестнице на кухню и выдвинул ящик, в котором лежали ключи, зажимы для пакетов и прочая мелочь. Белый шестигранник прятался в самом дальнем углу. Каждый день с тех пор, как он его туда положил, его словно бы тянуло взять его в руку.

В нем была тяжесть, тепло – нет, даже больше. Он вибрировал. Он пахнул чем-то очень древним. Древним древним – Сюэцин это понял чутьем, которое появилось у него еще в магистратуре, чутьем свиньи, способной унюхать трюфель. Никак, исторический артефакт?

Как, вот как эта штука могла очутиться у Дэвида И?

Тут же мысли Сюэцина понеслись по кругу, и он кое-что вспомнил. Последнюю публикацию И, ту самую, которая наделала шуму в научном сообществе. У Сюэцина даже дыхание сперло, стоило ему подумать о заявлениях, сделанных в ней.

Предположение, что придворные алхимики Цинь Шихуанди все-таки [12] смогли изобрести некие эликсиры прежде, чем начались предполагаемые сожжения книг и закапывание ученых живьем в землю. Идея о том, что во владении императора находился не только знаменитый нефритовый диск Хэ, но и другие ценности, считающиеся частью Небесного мандата или божественными амулетами. [13]

Сюэцин был поражен: работа читалась как сказка. Он с трудом нашел четверть цитируемых источников, да и остальные были какими-то туманными. И это – работа ученого, который надеется на постоянный контракт?

Но остальные восприняли ее всерьез. Тихий, неловкий И, у которого и друзей-то среди коллег не было – во всяком случае, об этом никто не знал, – внезапно сделался популярным. Его стали приглашать на званые обеды и давать слово на конференциях. С ним пытались связаться другие исследовательские группы. И у него хватало ума не кичиться этим.

Сюэцину и прежде доводилось получать артефакты нетривиальным путем… Но прежде в его руки не попадало нечто обладающее таким потенциалом. А ведь он так усердно работал! Мэйхуа права. От этих И никуда не деться: они претендуют на ее репутацию среди тайваньских эмигрантов и на его статус ведущего научного сотрудника кафедры.

Он хотел, чтобы Дэвид И сгинул раз и навсегда. Хотел повышения по службе. Сюэцин даже жене ничего не говорил о том, что намерен о нем просить, – не хотел обнадеживать Мэйхуа раньше времени. Или, если точнее, не хотел сталкиваться с ее разочарованием. С него уже хватило. Когда его повысят, он сделает ей блестящий сюрприз. Он хотел, чтобы Мэйхуа улыбалась, как солнышко, – как она делала когда-то. Хотел, чтобы у него была возможность оплатить учебу Луны в Стэнфорде. Чтобы она закончила без студенческих кредитов. Чтобы стала гордой и свободной.

Что, если этот шестигранник и есть предмет его очередного исследования?

Сюэцин задумался, прикидывая возможности. А что, если ему самому заняться исследованием таинственного артефакта? Он приподнял камень, и одна из граней, кажется, поймала отблеск далекого огонька. Шестигранник излучал свет.

Где-то в доме завозились – Сюэцин даже подпрыгнул. Быстро задвинул ящик, но в мозгу уже кипела мысль.